Игорь Гриньков - Сказания о Мандже [рассказы]

Вернувшись в поселок, он рассказал о неутешительных результатах разговоров с районным начальством своим друзьям-единомышленникам. Эрдня, склонный к решительным действиям, предложил:

— Может, в Москву написать? Там-то, наверное, не знают, что у нас творится?

Но Гаря, вспомнив указательный перст начальника полиции, охладил его порыв.

Тогда Манджа сказал:

— Для начала я сам схожу к Абрахаму-Ибрагиму, попробую поговорить с ним по-человечески.

Абрахам встретил Манджу внешне приветливо, с почтением, завел в подсобку вагончика, радушно предложил холодного пива, но Манджа от угощения отказался. Изложил «ходок» свои претензии хозяину торгового вагончика, на что получил такой ответ:

— Тебя, Манджа Иванович, я уважаю! И опасения твои понимаю. Но клиентов-односельчан я ведь не на веревке сюда тащу, они сами добровольно приходят и днем и ночью. Если есть спрос, должно быть и предложение. Так ведь, дорогой? — Не дождавшись ответной улыбки, он заключил свои откровения словами героев кинофильмов про итальянскую мафию:

— Это бизнес. Ничего личного.

— Плохой у тебя бизнес, Ибрагим, — сурово заметил Манджа. — Он у тебя на слезах детей и женщин процветает.

На том и расстались.

Снова собралась четверка наших героев во дворе Манджи. Ответ владельца торгового вагончика всем очень не понравился. Радикальный Эрдня внес предложение:

— А если поджечь вагончик или взорвать?

Участковый Гаря урезонил экстремистски настроенного товарища:

— Я вижу, Эрдня, тебе не терпится на нары побыстрее присесть? За этот вагончик тебе столько статей навешают, включая терроризм, что выйдешь на волю ты в возрасте деда Хату!

Поговорили и об отсутствии необходимых законов или, как витиевато выразился участковый Гаря, о «несовершенстве правовой базы». А кто же мешает ее совершенствовать, вон депутатов скоро больше будет, чем магазинов в Элисте? И напрашивался весьма тревожный, но единственно верный вывод, что спаивание происходит не случайно, так сказать, не из-за короткого замыкания или прорыва канализации на этой самой «базе», а носит планомерный характер, умышленный.

В русском трактористе Иване, похоже, проснулись его православные гены:

— А что, если с воззванием к ним обратиться, типа проповеди, прямо в самом скопище, на ФАПе?

— Ты, Вань, Иисусом Христом себя вообразил, что ли? — возразил Манджа. — Проповеди можно читать запутавшимся, заблудшим, но нормальным людям. А в этих, по всему видать, бесы вселились. Так что для начала из них бесов надо изгнать. Шаманскими методами я не владею. Придется воздействовать на сознание с применением физической силы. Делать все равно что-то надо!

— Да, до Бога высоко, до царя далеко, — согласился тракторист Иван, — вспомнив к месту поговорку. — Надо самим, мужики, за это дело взяться.

— Только без трупов и без причинения тяжкого и средней тяжести вреда здоровью, — серьезно предупредил участковый Гаря. — Иначе мне, по долгу службы, придется везти вас в район для производства следствия, а после него отсидка неминуема. И еще мне, как официальному лицу, принимать участие в ваших «нетрадиционных» воспитательных мероприятиях категорически запрещено. А то погоны сорвут моментально. Но, по мере возможности, я вас прикрою.

На следующий день, спозаранку, троица в составе Манджи, Эрдни и Ивана начала проводить подворные обходы. Застав на месте не успевшего убежать на ФАП похмельного, ошалевшего от неожиданности односельчанина, Манджа давал ему подписать расписку, в которой говорилось, что с сегодняшнего дня данный гражданин добровольно отказывается от употребления спиртного. Манджа при этом добавлял:

— Если увижу тебя у вагончика Ибрагима или в ФАПовской распивочной, руки и ноги повыдергиваю. Достали вы всех своей пьянкой!

Как правило, неопохмеленный односельчанин начинал дерзить, ругаться и сопротивляться. Вот тогда Манджа использовал, как крайнюю меру, то, что называл «воздействие на сознание с применением физической силы». А делать это он умел, хотя без всякого удовольствия, потому что в молодые годы, еще при советской власти, после окончания Башантинского совхоза-техникума был призван на действительную службу в армию, в элитные десантные части, и многие навыки сохранил на всю оставшуюся жизнь. А иначе и быть не могло, так как во время службы он два последних года из трех ходил отличником боевой и политической подготовки.

И пусть почитатели Фазиля Искандера не упрекают нас в злостном плагиате. Литература — это отражение жизни. И если его бармен Володя был в прошлом десантником и тоже отличником боевой и политической подготовки, то почему наш Манджа не мог оказаться таким же образцовым защитником отечества.

Вторым этапом антиалкогольного террора стало разорение «логова врага» — стационарного бивуака на руинах ФАПа. Друзья-борцы сожгли все тюфяки, скамеечки и навес, предварительно облив греховное место бензином. Поистине, земля стала гореть под ногами поселковых выпивох.

Теперь неподалеку от торгового вагончика «Абрахам и Сарият», под тенью мелколистного вяза, частенько можно было видеть фигуру участкового Гари, который бдительно наблюдал за посещениями этого злачного места. Если покупатель вина находился подшофе, то участковый отводил его в свой кабинет, комнатушку при местной администрации, составлял по всей форме протокол, а в исключительных случаях помещал пьяного до протрезвления в «изолятор временного содержания» — темный, запыленный и непроветриваемый чулан, запираемый на амбарный заржавленный замок. Желающих повторно посетить «ИВС» было мало.

Было бы неверным сказать, что со стороны пьющей части мужчин не последовало ответной реакции. Ночью кто-то разбил каменюкой окно кухни Манджи, когда вся семья сидела за столом и ужинала. А однажды Манджу подкараулили в глухом тесном проулке три поддатых злоумышленника. Но бывших десантников не бывает. Поэтому, что могли сделать три выпивших мужика с нарушенной координацией движений против отличника боевой и политической подготовки?

Находились и такие, очень обиженные жесткими действиями Манджи & Cо, которые приходили с жалобами к участковому Гаре. Участковый в таких случаях пристально смотрел на подателя челобитной, унюхивая запах перегара, потом говорил:

— Ладно, с этим позже разберемся. А сейчас напиши-ка мне объяснительную, на каком основании ты позавчера в непотребно пьяном виде гонялся по подворью с топором в руке за своей женой, матерью твоих детей? Потом посидишь сутки в изоляторе временного содержания (при упоминании изоляторе-чулане жалобщик, как правило, нервозно вздрагивал), а далее я повезу тебя в районный центр проводить дознание.

Во всех случаях пришедший правдоискатель предпочитал забрать свою бумажку-кляузу, лишь бы покинуть подобру-поздорову кабинет участкового.

Вот так не совсем законными способами (а что делать, если официальные законы не принимаются?!) Мандже и его друзьям удалось установить в поселке, хоть и неустойчивую, атмосферу относительной трезвости. Все благодарные жены и матери были на их стороне. Абрахам-Ибрагим, увидев, что доходы от торговли вином резко упали, свернул бизнес и угнел куда-то свой вагончик.

Подводя итоги антиалкогольной кампании, Манджа обратился к своим сподвижникам:

— Мы проделали тяжелую, но необходимую работу. Хотя мы миролюбивые люди, но наши соплеменники вынудили нас принять крайние меры. Для их же блага. Результаты, вроде, неплохие. Но что значит наш маленький поселок на карте республики? Так, капля в море. Похоже, чтобы изменить положение в целом потребуются все доблестные богатыри Великого Джангара!

Погода в тот злополучный год оказалась на редкость, как говорят сейчас, беспредельной, «аномальной», как сказали по телевизору. Казалось, все духи ополчились на человека за надругательство над природой и вместе с ней они мстили неразумному жестоко, беспощадно.

Невыносимая жара началась уже в мае, и к концу месяца степь стала безрадостно серо-бурой от выгоревшей под испепеляющим солнцем травы. За все три летних месяца не выпало ни капли дождя, и земля, покрытая глубокими трещинами, стала напоминать иссеченное морщинами лицо безобразной старухи по имени Безнадежность. Зной захватил и сентябрь.

Манджа, как ни старался, не смог заготовить на зиму потребное количество кормов для своего табуна в тридцать голов. Летний выпас в выжженной степи не позволил лошадям нагулять жира; они стали походить на поджарых борзых собак, ребра на их боках выпирали под кожей, будто шпангоуты на недостроенных парусниках. Оставалась слабая надежда на благоприятную зиму. С тревогой посматривал Манджа на отощавший табун, дурные предчувствия терзали его.